16 сентября 2013 года, выступая в Назарбаев университете в Астане, Председатель КНР Си Цзиньпин высказал идею создания «экономического пояса Шелкового пути» как новой формы углубления сотрудничества Китая, государств Центральной Азии и России. Различные аспекты этой идеи начали бурно обсуждаться в Китае и других странах. Для понимания того, какие элементы этой концепции являются новыми и какова ее роль в соперничестве идей и проектов, связанных с Центральной Азией, необходимо сделать краткий экскурс в историю.
Идея воссоздания Великого шелкового пути, а точнее, использования этого красивого названия в политических целях не нова. Само название было предложено немецким географом и путешественником Фердинандом фон Рихтгофеном в 1877 году. «Шелковым путем» или «Шелковыми путями» (немецкий исследователь употреблял оба термина) Рихтгофен назвал совокупность издревле существовавших сухопутных торговых путей из Китая в Европу через Центральную Азию. Небезынтересно, что тот же Рихтгофен в многотомном труде о своих путешествиях по Китаю дал и географически точное определение самой Центральной Азии (хотя сам термин существовал и ранее). «Он называет Центральной Азией бессточные пространства внутренней части материка, «связную континентальную область древних бессточных водных бассейнов», и считает границами этого пространства на юге - южный край Тибета, на севере - Алтай, на западе - Памирский водораздел, а на востоке - Хинганский хребет, равно как водораздел между исполинскими китайскими реками и бессточным тибетским пространством».
После присоединения Центральной Азии к России, в политическом и экономическом плане этот регион рассматривался не отдельно, а как часть Российской империи, а затем СССР. После распада СССР интерес к нему различных стран мира, естественно, возрос. Можно сказать, началась геополитическая конкуренция за Центральную Азию, и в этой конкурентной борьбе бренд Шелкового пути стал использоваться самыми разными силами. В это же время сформировалось несколько подходов к Центральной Азии: российский, европейский, китайский и собственно центральноазиатский.
Россия воспринимает Центральную Азию как культурно близкий регион, и для этого есть определенные основания. Государства Центральной Азии более столетия входили в состав России/СССР, в советское время здесь сформировались светские элиты, психология и мировоззрение которых весьма близки российской элите, их представители учились с россиянами в одних вузах и говорят на одном языке. Опыт жизни в составе России и СССР не воспринимается центральноазиатскими элитами однозначно негативно, обычно они признают значительную роль центральной власти того времени в развитии этого региона. Конечно, за десятилетия самостоятельности в новых государствах Центральной Азии сформировались собственные приоритеты, но близость и взаимопонимание еще велики.
Россия и Центральная Азия: основы евразийской интеграции
Концепция Шелкового пути воспринимается в России с интересом и без возражений, но не выдвигается ею в качестве официальной. Россия предпочитает использовать термин «евразийская интеграция» и хотела бы сохранить свое традиционное влияние в Центральной Азии за счет равноправного сотрудничества и добровольного восстановления политических и экономических связей на взаимовыгодной основе, для чего есть все основания.
Политическая система большинства центральноазиатских государств гораздо ближе российской, чем какой-либо другой (зачастую в Центральной Азии просто копируют различные российские институты и элементы законодательства). Восстановление же десятилетиями налаживаемых экономических и культурных связей между Россией и Центральной Азией полностью отвечает интересам развития обеих сторон. Некоторое разочарование в политическом и экономическом потенциале России, наблюдавшееся в Центральной Азии в 90-х годах ХХ века, уходит по мере укрепления экономического потенциала и политического влияния Москвы. После событий в Грузии в 2008 году и на Украине в 2014 году Россию начинают рассматривать в регионе как реальный центр геополитического влияния, способный жестко отстаивать свои интересы, в том числе и за пределами собственных границ. Это вызывает как некоторые опасения, так и уважение.
Все эти изменения и тенденции выразились в процессе евразийской интеграции. Идея сохранения или воссоздания какой-либо формы объединения бывших республик СССР всегда существовала в правящих кругах многих из них. Из 15 бывших советских республик лишь некоторые (как республики Прибалтики) воспользовались распадом СССР, чтобы навсегда оставить все постсоветские объединения и присоединиться к западным экономическим и политическим союзам. В других странах, образовавших СНГ, не было единого мнения относительно роли этой организации. В одних, например в Казахстане, власти активно стремились к созданию новых форм интеграции. В других, например на Украине, в Грузии, Туркмении, - правящая элита, скорее, считала СНГ механизмом «цивилизованного развода», в рамках которого можно было решить практические вопросы разделения собственности и полномочий ранее единой страны.
Но и в большинстве таких стран часть истеблишмента и значительные части населения все же желали продолжения тесных отношений с Россией и между собой. Причины этому были разные. В Грузии и Молдове, например, национальные и языковые меньшинства опасались роста национализма большинства и считали более тесный союз во главе с Россией средством обеспечения своих прав. В других, таких как Украина и Белоруссия, значительная часть населения была настолько связана с Россией экономическими, психологическими, культурными и даже родственными связями, что не представляла себе резкого отделения от нее.
Экономические проблемы постсоветских государств, и прежде всего России, долгое время не позволяли им заняться реальной интеграцией. Даже несмотря на то, что в 2000 году к власти в России пришел В.В.Путин, назвавший распад СССР «крупнейшей геополитической катастрофой века»2, реальные шаги были сделаны лишь к концу первого десятилетия нового века, когда Россия достаточно укрепилась экономически и политически.
В 2010 году три из пяти членов созданного еще в 2001 году, но малоэффективного Евразийского экономического сообщества - Белоруссия, Казахстан и Россия - создали Таможенный союз, предусматривающий единую таможенную территорию, на которой во взаимной торговле товарами не применяются таможенные пошлины и ограничения экономического характера за исключением специальных защитных, антидемпинговых и компенсационных мер. Страны - участники Таможенного союза стали применять единые таможенные тарифы и другие меры регулирования при торговле с третьими странами. С введением в действие 17 базовых соглашений между тремя странами было объявлено о формировании Единого экономического пространства (ЕЭП). 29 мая 2014 года в столице Казахстана Астане был подписан договор о создании ЕАЭС, который должен вступить в силу 1 января 2015 года. На саммите в Астане о намерении присоединиться к ЕАЭС уже в 2014 году заявили президенты Армении С.Саргсян и Киргизии - А.Атамбаев.
Кроме экономических аспектов интеграции укрепляется взаимодействие постсоветских государств и в сфере безопасности. Здесь основную роль играет военно-политический союз, созданный в рамках ОДКБ, в который на сегодня входят практически те же страны: Армения, Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Россия и Таджикистан. Важность ОДКБ для многих стран СНГ основана на том, что, несмотря на заверения и обещания других государств и организаций, они понимают, что в случае реальной угрозы со стороны террористов или религиозных экстремистов только Россия и ее союзники способны прийти на помощь.
Кроме экономической интеграции есть планы и по образованию политического объединения - Евразийского союза. Хотя конкретных сроков его создания пока нет, сама идея выхода постсоветской интеграции на новый уровень ставит вопрос о ее более глубоких ценностных основах. Если Европа объединяется в ЕС и через Совет Европы декларирует европейские ценности - демократию, права человека, рыночную экономику и т. п., то в чем будет особенность, ниша Евразийского союза, чем, кроме чисто экономических интересов, он будет привлекать к себе новых членов? Это особенно важно, так как, согласно словам российского Президента В.В.Путина, «Евразийский союз - это открытый проект. Мы приветствуем присоединение к нему других партнеров, и прежде всего стран Содружества. При этом не собираемся кого-либо торопить или подталкивать. Это должно быть суверенное решение государства, продиктованное собственными долгосрочными национальными интересами»3.
С одной стороны, как отметил В.В.Путин, «Евразийский союз будет строиться на универсальных интеграционных принципах как неотъемлемая часть Большой Европы, объединенной едиными ценностями свободы, демократии и рыночных законов»4. С другой - необходима и некая специфика, которая сделала бы подключение к евразийской интеграции более предпочтительным, чем прямая ориентация на ЕС.
Многие в Центральной Азии и некоторые в России пытаются найти идейные основания для нынешней евразийской интеграции в старой концепции евразийства. Эта идея возникла за пределами СССР среди эмигрантов из советской России в 20-30-х годах ХХ века. Как и славянофилы до них, евразийцы (Н.С.Трубецкой, П.Н.Савицкий, Г.В.Флоровский и др.) говорили об особом характере русской цивилизации, ее непохожести на европейскую. Однако если славянофилы подчеркивали славянское единство, его исключительность и противопоставляли европейскому индивидуализму коллективизм русской крестьянской общины, то евразийцы провозглашали близость русских не к западным славянам, а к степным тюркоязычным народам Центральной Азии (они называли их туранскими).
Сегодня эта довольно сомнительная теория популярна не только среди сторонников азиатского вектора развития России, но и в Казахстане, Киргизии и других государствах Центральной Азии, где живут потомки так называемых «туранцев». По мнению евразийцев, туранской цивилизации свойственны особые, отличные от европейских политические и экономические формы. По сути, они говорили об авторитаризме в политике (чем если и не оправдывали, то, по крайней мере, объясняли победу большевистской диктатуры в России) и сочетании частной собственности с активной ролью государства в экономике (в отличии от всеобщего огосударствления большевиков и необузданного рынка Запада). Многие из них осуждали чрезмерное господство на Западе рыночных принципов в ущерб государству, а также подчеркивали позитивную роль традиционных религий: православия, ислама и буддизма.
Несмотря на то что эти старые идеи евразийства представляются несколько искусственными, сам план создания Евразийского союза, основанного не только на экономических интересах, но и на определенных ценностях и культурных принципах, отличных от западных, не так уж невероятен. Культура и ценности многих постсоветских государств действительно серьезно отличаются от западных. Если на Западе все более доминирующие позиции занимает либеральный секуляризм с его отрицанием абсолютных ценностей во всех традиционных религиях, почитаемых как данные свыше, то на постсоветском пространстве идет процесс религиозного возрождения и увеличивается влияние всех основных религиозных конфессий: православия, ислама, иудаизма, буддизма. Несмотря на значительные различия, все они отвергают многие реалии современного западного общества - упадок традиционной семьи, триумф радикального феминизма, легитимизацию сексуальных отклонений, гомосексуальные браки, легализацию легких наркотиков, эвтаназию и прочее - не как явления, не подходящие людям с какой-то прагматической точки зрения, а как «греховные», то есть неприемлемые сами по себе, несанкционированные или прямо запрещенные свыше.
Эти настроения и способствуют росту популярности лидеров, выступающих за постсоветскую интеграцию. Они говорят людям: мы с вами не ретрограды и консерваторы, мы просто по-другому смотрим на мир и должны построить свое объединение, куда войдут те, кто согласен с нами. В этом - ценностная основа успеха проекта по созданию независимого центра силы на евразийском пространстве, который уже состоит из России, Белоруссии и Казахстана и к которому могут присоединиться Армения и Киргизия. Экономика здесь также важна, но все же
вторична. Политика Запада, стимулирующая внутренние конфликты в этих странах, пока лишь благоприятствует консолидации этого центра.
Подход к Центральной Азии Европы и США
У политиков государств ЕС нет прямых геополитических интересов в Центральной Азии. Здесь идеи Шелкового пути воспринимают в основном как возможность способствовать экономическому развитию этого региона, что будет помогать его стабилизации. В результате это уменьшит политические риски и создаст возможности для углубления экономического сотрудничества со странами региона. В связи с этим ЕС активно финансирует различные экономические и образовательные программы в ЦА и взаимодействует в этой сфере с ООН и другими международными институтами. Географически в ЕС рассматривают возможности выхода в Центральную Азию через Турцию и Кавказ в основном с экономическими целями, хотя и некоторый политический элемент (переориентация Центральной Азии на Европу через прозападные государства Кавказа и члена НАТО Турцию) тоже присутствует.
Отдельный элемент деятельности ЕС и государств Западной Европы в регионе - способствование развитию гражданского общества и демократии. Хотя многое в этих программах и не соответствует местным традициям, они носят, скорее, идеологический характер, то есть основаны на западных представлениях об идеальном обществе и путях его построения, но не являются (как в случае с США) прикрытием геополитических целей. Та их часть, которая направлена на создание светской элиты, повышение уровня образования населения, формирование среднего класса, вполне конструктивна и составляет альтернативу влиянию радикального ислама.
Совершенно иной характер имеет в регионе деятельность США, где после террористических атак 2001 года и дестабилизации обстановки в Афганистане особое внимание стали уделять именно ему. Для победы в Афганистане США нужно было содействие государств Центральной Азии и Пакистана, и именно поэтому в этих странах начали продвигать идеи их экономической привязки к Афганистану, а через него к Южной и Юго-Восточной Азии - регионам, со странами которых США поддерживают тесные связи.
Как официальные, так и экспертные оценки и планы Вашингтона, по сути, направлены на сокращение влияния в Центральной Азии России и Китая путем переориентации центральноазиатских государств на Южную и Юго-Восточную Азию. Различные американские теоретические концепции фактически преследуют эти геополитические цели.
американская идея «Нового шелкового пути» неразрывно связана с концепцией «Большой Центральной Азии». Обе теории связаны с именем главы Института Центральной Азии и Кавказа при Университете Дж.Хопкинса в Вашингтоне Ф.Старра. В статье во влиятельном американском журнале «Форин афферс» за июль-август 2005 года Ф.Старр высказался за «создание Партнерства по сотрудничеству и развитию Большой Центральной Азии (ПБЦА), регионального форума по планированию, координации и осуществлению целой серии программ США»5. По сути, Ф.Старр призывал установить через Афганистан тесные связи государств Центральной Азии с Индией и Пакистаном, что диверсифицировало бы их международное сотрудничество и ослабило бы (хотя об этом не говорилось открыто) одностороннюю ориентацию на Москву и Пекин.
О влиянии этих идей на официальный Вашингтон говорит то, что в октябре 2005 года К.Райс реорганизовала южноазиатский отдел Госдепартамента, передав ему вопросы пяти центральноазиатских государств. В апреле 2006 года на слушаниях по американской политике в Центральной Азии в подкомитете по Среднему Востоку и Центральной Азии Комитета по международным делам Палаты представителей Конгресса США помощник госсекретаря по Южной и Центральной Азии (то есть руководитель недавно реорганизованного отдела) Р.Баучер, явно опираясь на идеи Ф.Старра, пошел гораздо дальше, доведя их до откровенного идеологического прикрытия продвижения американского влияния в регионе. В подготовленном письменном докладе он ясно дал понять, что не считает Россию и Китай ведущими игроками в новом американском плане по установлению тесной связи между Центральной и Южной Азией через Афганистан6.
Идея «Большой Центральной Азии» вызвала неоднозначную реакцию в самих центральноазиатских государствах, где мнения разделились, и резко отрицательную реакцию в Пекине7. Реализация этого проекта столкнулась с серьезными трудностями, так как во многом была основана на перспективе быстрой стабилизации ситуации в Афганистане и готовилась сразу после того, как Президент Дж.Буш-младший объявил в июне 2004 года о победе там над терроризмом. По мере же осложнения ситуации в Афганистане и новой интенсификации военных действий о многих экономических программах, тем более в области транспорта и логистики, пришлось забыть.
Именно на этом фоне была выдвинута другая концепция - «Новый шелковый путь». В статье, написанной Ф.Старром совместно с А.Качинсом, авторы прямо обращаются к критикам, считающим проблемы безопасности и неразвитости инфраструктуры препятствиями на пути превращения Афганистана в логистический центр Азии. Они вновь провозглашают необходимость для Афганистана стать «круговой развязкой на Новом шелковом пути от Индии до Юго-Восточной Азии, с шоссе и железными дорогами, ведущими на север, юг, восток и запад». «Некоторые из этих путей уже строятся», - отмечают американские авторы8. Идея «Большой Центральной Азии» здесь несколько смягчена: роль Китая и России не исключается, но основным все равно признается направление на Южную и Юго-Восточную Азию.
Таким образом, американский проект «Нового шелкового пути» имеет менее амбициозные цели, чем «Большая Центральная Азия». Он более узко направлен на стабилизацию ситуации и закрепление американского влияния в Афганистане после ухода оттуда войск международной коалиции.
Элементы концепции «Нового шелкового пути» осуществляются администрацией Б.Обамы. В то же время российский исследователь И.А.Сафранчук обращает внимание на критику Ф.Старра американской политики и на различия между его подходом и курсом властей. «Можно сказать, - пишет И.А.Сафранчук, - что администрация Б.Обамы реализует концепцию «Нового шелкового пути» в усеченном виде. Так, создана «Северная распределительная сеть»: транспортная инфраструктура в северном (через Узбекистан и Казахстан, а также через Таджикистан) и северо-западном (через Туркменистан) направлениях. Дружественные администрации Б.Обамы эксперты представляют это как шаги в направлении реализации концепции «Нового шелкового пути». В то же время для самого Ф.Старра такое понимание неприемлемо. Его сверхзадача - развернуть Центральную Азию в сторону Южной Азии, а не просто дать Афганистану транспортные пути на север»9.
В целом большинство экспертов считает идеи Ф.Старра нереализуемыми в связи со сложной обстановкой в Афганистане. Однако стремление Вашингтона ограничить влияние в регионе России и Китая не стоит преуменьшать.
Подход государств Центральной Азии
Подход государств Центральной Азии к различным проектам, касающимся их собственной судьбы, весьма прагматичен. Конечно, он различен от страны к стране, но в целом можно сказать, что в государствах Центральной Азии готовы поддержать проект любой стороны, если он выразится в финансовом содействии, инвестициях и не будет подрывать основы государственного строя и безопасность. Именно поэтому здесь не особо поощряют различные программы содействия развитию гражданского общества (в особенности это касается Узбекистана, Казахстана и Таджикистана, не говоря уже о Туркмении). В то же время поддерживают различные проекты, направленные на развитие экономики, в особенности если они связаны с программами помощи и содействия развитию по линии ООН и других международных организаций.
Именно с этой точки зрения здесь рассматриваются различные программы развития государств Шелкового пути. К ним можно отнести осуществлявшуюся ПРООН с первого десятилетия ХХI века региональную программу «Шелковый путь: усиление потенциала в целях регионального сотрудничества и развития», в которой участвуют Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Узбекистан и Китай, а также совместный проект ЮНВТО/ЮНЕСКО «Стратегия развития туризма с использованием коридорного подхода к наследию Шелкового пути».
Интерес Пекина к Центральной Азии имеет в основном не экономический, а стратегический характер, но не в плане установления контроля, а в смысле устранения исходящих отсюда угроз нестабильности и терроризма для самого Китая. Ведущий китайский эксперт Ли Фэнлинь отмечал: «Интересы Китая заключаются в следующем: создание благоприятных условий для развития страны, предоставление для северо-западного региона Китая мирной, безопасной и стратегической внешней среды, в том числе в борьбе против «трех зол», обеспечение открытости региона, создание и поддержание отношений вечной дружбы и добрососедства со странами - членами ШОС, развертывание сотрудничества во всех областях - в политике, экономике, безопасности, гуманитарной области - продвижение региональной интеграции, минимизирование негативного влияния от процессов глобализации, достижение гармоничного развития и общего процветания членов ШОС в целом, повышение международного влияния Китая, чтобы вместе со странами - членами ШОС внести достойный вклад в создание нового мирового политического и экономического порядка»10. Большая часть этих вопросов имеет отношение к безопасности, а не к экономике.
В объемном труде «Дипломатия Китая в Центральной Азии» Чжао Хуашэн выстраивает иерархическую систему интересов Пекина в этом регионе: на первое место он выдвигает борьбу с терроризмом и обеспечение энергетических интересов, на второе - экономику и ШОС, на третье - геополитические интересы и безопасность границ11.
Важнейшим средством обеспечения своих интересов в регионе в Китае рассматривают ШОС. Чжао Хуашэн поясняет: «Большое внимание Китая к ШОС очевидно, она является важнейшей опорой китайской дипломатии в ЦА и имеет для Китая существенное значение. Но в ШОС как составной части китайских интересов в ЦА есть некоторый субъективный элемент, ее функция должна быть инструментальной, по сути, обслуживающей по отношению к интересам безопасности, обеспеченности энергоресурсами и другим. Поэтому, хотя экономические интересы и ШОС относятся к важнейшим стратегическим интересам Китая в ЦА, на шкале китайских стратегических интересов они находятся ниже по сравнению с борьбой с «Восточным Туркестаном» и энергоресурсами, занимают вторую ступень в системе китайских интересов в ЦА»12.
По мнению большинства китайских экспертов, Пекин согласен учитывать традиционные российские интересы в этом регионе. Отвечая на российские опасения относительно усиливающейся роли Китая в Центральной Азии, Ли Фэнлинь прямо заявляет: «У Китая нет намерения стать лидером ни на региональном, ни на глобальном уровне. Китай с пониманием относится к стремлению России сохранить свое традиционное влияние в Центральной Азии»13.
По мнению Чжао Хуашэна, стратегические интересы России и Китая в Центральной Азии близки или совпадают по следующим вопросам: поддержание безопасности существующих границ, борьба с терроризмом, поддержание региональной стабильности, геополитическое взаимодействие (направленное, прежде всего, на ограничение военного присутствия в регионе США и НАТО, противодействие американскому курсу на «демократические реформы», ведущему к «цветным революциям»)»14. Другой эксперт, Цю Хуафэй, также тесно связывает китайскую политику в Центральной Азии с расширением сотрудничества с Россией. По его мнению, отношения Пекина с Центральной Азией «направлены на легитимацию китайской позиции по основным международным вопросам, укрепление отношений с Россией и призваны служить противовесом власти и влиянию США»15.
Концепция Си Цзиньпина «Экономический пояс Шелкового пути»
В Астане, представляя свою концепцию, китайский лидер сформулировал программу действий из пяти пунктов: 1) усиление координации государств региона в политической области; 2) интенсификация строительства единой дорожной сети; 3) развитие торговли путем ликвидации торговых барьеров, снижения издержек торговли и инвестиций, повышения скорости и качества экономических операций в регионе; 4) увеличение валютных потоков за счет перехода на расчеты в национальных валютах; 5) усиление роли народной дипломатии, расширение прямых связей между народами стран региона.
Отдельные элементы этой программы можно найти и в других рассмотренных выше проектах. В то же время в китайском подходе выделяются следующие моменты.
Во-первых, углубление сотрудничества предлагается осуществлять за счет внутренних ресурсов государств региона, а также Китая и России. Во-вторых, в отличие от американских проектов, речь идет о сотрудничестве государств Центральной Азии прежде всего с Китаем и Россией, а уже потом с другими государствами (говорится, например, о наблюдателях ШОС, в число которых входят Индия, Пакистан и Иран). Афганистан вообще не упомянут индивидуально в речи Си Цзиньпина, видимо, считается, что это отдельная проблема. В-третьих, в отличие от подхода ЕС, Си Цзиньпин в первом же пункте говорит о политической составляющей: отмечает необходимость политического взаимодействия как основы экономического сотрудничества. В-четвертых, важнейшим фактором углубления сотрудничества в регионе китайский лидер называет взаимодействие функционирующих здесь международных организаций: ШОС и ЕврАзЭС16. Это означает, что Китай не рассматривает евразийскую интеграцию, активно продвигаемую Россией, Казахстаном и Белоруссией, как противоречащую китайским интересам или составляющую конкуренцию ШОС, а, напротив, считает ее полезной.
Россия также позитивно оценивает китайскую инициативу. Об этом говорится в совместном заявлении, принятом во время визита Президента В.В.Путина в Пекин в мае 2014 года: «Россия считает важной инициативу Китая по формированию «Экономического пояса Шелкового пути» и высоко оценивает готовность Китайской Стороны учитывать российские интересы в ходе ее разработки и реализации». В документе далее выражается готовность России и Китая продолжить «поиск путей возможного сопряжения проекта «Экономического пояса Шелкового пути» и создаваемого Евразийского экономического союза. В этих целях они намерены и дальше углублять сотрудничество между компетентными ведомствами двух стран, в том числе для осуществления совместных проектов по развитию транспортного сообщения и инфраструктуры в регионе»17.
Известный российский дипломат, первый российский национальный координатор по ШОС В.Я.Воробьев в связи с этим задает ряд вопросов: «Имеется ли в виду ориентировать начатую в ШОС подготовку среднесрочной стратегии развития на оказание всемерной поддержки китайскому проекту, иными словами, на практике вести дело к его инкорпорированию в стратегию ШОС? Или, может быть, наоборот - воплощение китайской идеи пойдет через действующие структуры ШОС? Наконец, не сведется ли роль китайской инициативы к тому, чтобы дополнительно стимулировать оживление экономической составляющей Организации, в чем действительно есть потребность?»18
Отвечая на эти вопросы, можно отметить следующее. Практически все государства, которые, с точки зрения Китая, должны быть подключены к проекту «Экономического пояса Шелкового пути», входят и в ШОС. ШОС занимается всеми вопросами, поднятыми Си Цзиньпином, однако не все из них решает достаточно эффективно. Особенно слабо продвигается в ШОС многостороннее экономическое сотрудничество.
В совместной декларации 2014 года вновь отмечено, что «Россия и Китай считают приоритетной задачей дальнейшее развитие регионального экономического сотрудничества, улучшение инвестиционного климата государств - членов ШОС и укрепление связей между деловыми кругами»19. В связи с этим представляется, что программа создания «экономического пояса Шелкового пути» могла бы стать катализатором многостороннего экономического сотрудничества государств ШОС и проводиться под эгидой этой организации, но при координации со схожими программами других международных институтов, таких как ПРООН и ЮНЕСКО. Это позволило бы сконцентрировать наибольшее количество средств и ресурсов, а также стимулировать экономическое развитие государств Центральной Азии без политического вмешательства внерегиональных сил.
В то же время на пути осуществления программы «экономического пояса Шелкового пути» стоят два больших препятствия. Первое - безопасность внутри Китая, прежде всего в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, где ситуация в последнее время постоянно ухудшается. Второе - противоречие между стремлением Китая активно сотрудничать с соседями и проявляющейся тенденцией занимать более жесткую позицию по территориальным спорам с некоторыми из них, что вызывает серьезные опасения в соседних государствах. Если Пекин будет и дальше продвигать идею экономического пояса, ему придется всерьез задуматься о переосмыслении подходов к этим двум проблемам.
«Международная жизнь», №7-2014
Лукин Александр Владимирович